Knuza
жизпи. Психолоzическая хрестоматия
365
друга , а жена Николая Иваныча так и вьшрямилась. За этим пер
вым звуком последовал другой, более твёрдый и протяжный,
но все ещё видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозве
нев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро за
мирающим колебаньем, за вторым
-
третий, и, понемногу разго
рячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня. <<Не одна во по
ле дороженька пролегала>>,
-
пел он, и всем нам сладко станови
лось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он
был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала от
зывался чем-то болезненным; но в нём былаинеподдельная глубо
кая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлека
тельно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая
душа звучала и дышала в нём и так и хватала вас за сердце, хвата
ла прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яко
вом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался
весь своему счастью; голос его не трепетал более
-
он дрожал,
но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой
вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел
и расширялся.
Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива,
на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вда
ли, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив
шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медлен-
но расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю,
_.
навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слуш~:
Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас,
но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим
молчаливым , страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его
голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знако
мая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль.
У меня , я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам
слёзы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня
...
Я
оглянулся - жена целовальника плакала, припав грудью к окну.
Яков бросил на неё быстрый взгляд и залился ещё звонче, ещё сла
ще прежнего; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся;
Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый му
жичок тихонько всхлипывал в уголку, с горьким шепотом покачи
вая головой; и по железному лицу Дикого Барина, из-под совер-
